Новости

Последний «Литсубботник» лета о дачном периоде в жизни Пастернака

25 августа 2015

22 августа в летнем кинотеатре «Пионер» в Парке Горького прошла предпоследняя встреча из цикла «Литературный субботник». Заведующая Домом Б.Л. Пастернака в Переделкине Ирина Ерисанова рассказала о дачной жизни поэта и о трех важных событиях, которые повлияли на его судьбу.

Заключительная встреча в Парке Горького пройдет 12 сентября в 14.00. Заведующая Музеем-квартирой А.Н. Толстого Инна Андреева прочтет лекцию «Алексей Толстой. Репутация сильнее правды. Не так ли?».

Публикуем отрывок из лекции:
«1930 год встретил Пастернака потерями. Какими-то невероятными, жуткими историями, которые до такой степени его потрясли, что может быть, с этого времени и начинается довольно долгая творческая пауза, кризис. Это странно, может быть, звучит, потому что он только начинает, только вызревает.

Мы знаем прекрасно, что в 1932 году была книга «Второе рождение», о ней я немного расскажу. Он все-таки успел попасть, успел чем-то насытиться, что-то дало ему основания претерпеть эти потери 1930-ого года. В начале года он узнает о смерти очень близкого ему человека, причем о смерти страшной, чудовищной во всех отношениях.

Владимир Александрович Силов, молодой его друг. Это не очень давнее приобретение, но действительно драгоценное. Силов, также как и Пастернак, знал и любил Велимира Хлебникова и даже был его библиографом. Пастернак был очень ему интересен, они дружили, несмотря на то, что во многих вещах расходились. Силов был серьезным участником ЛЕФа, предан его идеям, а Пастернак нет, он разошелся с ним категорически.

И вот Борис Леонидович узнает о том, что Владимир Силов арестован и расстрелян. Сообщили ему об этом в театре. Вокруг идет самая обычная жизнь, ничего как будто не происходит, театры не закрыты, военное положение не объявлено, на улицах не стреляют. Идет 1930-й год, это не такая к тому моменту привычная вещь.

Пастернак видит выходящего из буфета поэта Семена Кирсанова, который дожевывает бутерброд. Он бросается к нему в ужасе, потому что совершенно не может в это поверить и спрашивает: «Вы слышали, что случилось с Силовым? Говорят, что он расстрелян». «Да,– говорит Кирсанов с ленивой интонацией человека, дожевывающего бутерброд, – да, я давно об этом слышал». Вот эта интонация и это сообщение до такой степени отвращают Пастернака от Кирсанова, что он больше никогда с ним не здоровается за руку.

Через совсем небольшой промежуток времени, в апреле, он узнает о самоубийстве Маяковского. Вот эти два события, казалось бы, должны были уже организовать всю последующую жизнь Пастернака. Они, действительно, организуют, но невозможно находится в этом состоянии ужаса от происходящего. Пастернак – человек поразительной стойкости и выносливости. К этому моменту возникает идея провести лето на даче. Несколько лет подряд Нейгаузы дачное время проводили под Киевом в Ирпени. Совершенно дивное место, там всегда собиралось много дачников. Предложили ехать в Ирпень. Зинаида Николаевна Нейгауз, человек очень энергичный и умеющий хорошо организовать что бы то ни было. Любую неприятность и беду она воспринимала очень практически. Она сняла дачи, куда поехали Нейгаузы и Асмусы. Из Киева выписали рояль. Сам Пастернак остался, об отдыхе не думал.

Но уже к концу июня он все-таки решает ехать и сообщает об этом своим родителям в письме. Это пространство воспринимается им как место для работы. Вот тут мы видим начало его отношения к любой даче именно как месту, где можно начать работать. Здесь появляется чувство абсолютной выключенности из общей жизни, жизни страны, выход за пределы. Пастернак вдруг совершенно спокойно открывается всему и чувствам. Именно здесь, в Ирпени, он по-настоящему влюбляется в Зинаиду Николаевну. Она была не светской дамой, не была похожа на жену известного музыканта. Она была суровой, не всегда вежливой, но от нее шел поразительный, в этот момент необходимый Пастернаку покой.

Она расскажет ему историю своей юности, своей первой любви. Расскажет абсолютно намеренно, чтобы остановить Пастернака в очевидном уже разрастающемся чувстве, предполагая, что Пастернак разочаруется в ней. Пастернак же на всю жизнь преисполнится сочувствием к ней и намного позже включит эту историю в роман «Доктор Живаго». Отношения Лары и Комаровского – это история Зинаиды Николаевны и её двоюродного брата Николая Милитинского. Он расскажет ее уже совсем по-другому.

Здесь же, в Ирпени, где началась его новая любовь, он написал огромное количество стихов, которые вошли в книгу «Второе рождении», в это же время началась его переписка с Роменом Ролланом, который посоветовал ему заняться Шекспиром».

Стихотворение о лете в Ирпени:

Лето

Ирпень – это память о людях и лете,
О воле, о бегстве из-под кабалы,
О хвое на зное, о сером левкое
И смене безветрия, ведра и мглы.

О белой вербене, о терпком терпеньи
Смолы; о друзьях, для которых малы
Мои похвалы и мои восхваленья,
Мои славословья, мои похвалы.

Пронзительных иволог крик и явленье
Китайкой и углем желтило стволы,
Но сосны не двигали игол от лени
И белкам и дятлам сдавали углы.

Сырели комоды, и смену погоды
Древесная квакша вещала с сучка,
И балка у входа ютила удода,
И, детям в угоду, запечье – сверчка.

В дни съезда шесть женщин топтали луга.
Лениво паслись облака в отдаленьи.
Смеркалось, и сумерек хитрый маневр
Сводил с полутьмою зажженный репейник,
С землею – саженные тени ирпенек
И с небом – пожар полосатых панев.

Смеркалось, и, ставя простор на колени,
Загон горизонта смыкал полукруг.
Зарницы вздымали рога по-оленьи,
И с сена вставали и ели из рук
Подруг, по приходе домой, тем не мене
От жуликов дверь запиравших на крюк.

В конце, пред отъездом, ступая по кипе
Листвы облетелой в жару бредовом,
Я с неба, как с губ, перетянутых сыпью,
Налет недомолвок сорвал рукавом.

И осень, дотоле вопившая выпью,
Прочистила горло; и поняли мы,
Что мы на пиру в вековом прототипе –
На пире Платона во время чумы.

Откуда же эта печаль, Диотима?
Каким увереньем прервать забытье?
По улицам сердца из тьмы нелюдимой!
Дверь настежь! За дружбу, спасенье мое!

И это ли происки Мари-арфистки,
Что рока игрою ей под руки лег
И арфой шумит ураган аравийский,
Бессмертья, быть может, последний залог.

                                Борис Пастернак, 1930