Новости

Вечер к 60-летию присуждения Борису Пастернаку Нобелевской премии

29 октября 2018

23 октября 2018 года исполнилось шестьдесят лет со дня присуждения Борису Пастернаку Нобелевской премии по литературе. Это событие стало знаковым не только для русской литературы, но и для международного культурного сообщества. Решение Шведской академии наградить Пастернака обнажило и усугубило внутренние напряжения литературного быта советской эпохи. В судьбе самого великого поэта и писателя сыграли роковую роль последовавшие за присуждением премии всемирное признание, осуждение со стороны советского правительства, травля на родине.

Годовщине был посвящен торжественный вечер, состоявшийся в Музее Серебряного века. Публику приветствовали Ирина Александровна Ерисанова, заведующая Домом-музеем Б. Л. Пастернака, и Дмитрий Петрович Бак, директор Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля. Почетными гостями стали чрезвычайный и полномочный Посол Шведского королевства Петер Эриксон, руководитель Департамента экономики и науки Посольства Германии в Москве Жан Фрёли, атташе по культуре Франции Кристель Вержад, директор Итальянского института культуры в Москве Ольга Страда и вдова сына писателя Евгения Борисовича Пастернака, филолог Елена Владимировна Пастернак.

Ирина Ерисанова произнесла вступительное слово, она рассказала, что идея праздника принадлежит сотрудникам Дома-музея Пастернака, отдела Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля, и объяснила цели, которые создатели вечера перед собой ставили. Ровно шестьдесят лет назад в Шведской академии было названо имя Бориса Пастернака как нового лауреата Нобелевской премии по литературе. В праздничный вечер его создателям хотелось оказаться в этой точке радостного узнавания о событии, как будто еще неизвестно, какая трагическая история начала разворачиваться уже через два-три дня. В переделкинском музее экспонируется фотография, сделанная на следующий день, где Борис Леонидович стоит, подняв бокал — это точка праздника, он улыбается, и задача торжественного вечера — восстановить это чувство, забыть на время, что последует за этим. «Мы хотим разделить эту радость с родными Пастернака, с представителями стран, причастных к триумфу, с сотрудниками музея и исследователями Пастернака, со всеми друзьями».

Дмитрий Бак отметил, что вечер было решено провести в камерной обстановке. Он перечислил и поблагодарил гостей, выразил радость, что Елена Владимировна Пастернак в этот вечер с нами.

Петер Эриксон, чрезвычайный и полномочный Посол Швеции, поздравил всех с праздником: это действительно невероятная история — советский писатель получает читателей по всему миру благодаря шведскому изобретателю. До Нобеля о Шведской академии мало кто слышал. Мотивация Шведской академии при выборе Пастернака — отметить значимый вклад в современную поэзию и следование великой традиции русской прозы.

Как сказала Ольга Страда, роман «Доктор Живаго» стал хоральным действием: в его истории приняло участие много стран, он оказал потрясающее культурное воздействие на весь мир — через Италию.

Борис Пастернак передал весточку для Джанджакомо Фельтринелли: роман был для писателя делом жизни, он хотел видеть его опубликованным. Выйдя на итальянском языке, роман сразу стал, по современному выражению, бестселлером, через год его автор был удостоен Нобелевской премии. До сих пор кажется необычным и неожиданным, что «Доктора Живаго» напечатал именно Джанджакомо Фельтринелли, человек левых взглядов. Изначально было заинтересовано в публикации издательство «Эйнауди», но Итало Кальвино выступил против, отнесясь к книге без интереса. Остается немало вопросов и неоднозначных мест в этой истории. Для слависта Витторио Страда роман стал мостом — одним из мостов между старой и современной Россией, одним из самых важных русских романов XX века.

Жан Фрёли рассказал о годовщине выхода романа, отмеченной около года назад в резиденции Посла Германии в Москве. Тогда в ходе художественно-литературного вечера говорили о важности культурных контактов между двумя странами: Леонид Осипович Пастернак и Борис Леонидович Пастернак внесли большой вклад в укрепление тесных связей России и Германии. По причине параллельного мероприятия, символическим образом посвященного столетию окончания Первой мировой войны, господин Посол не смог присутствовать на вечере и передал краткую речь.

Литература — это искусство открывать неожиданное в обычном и говорить о самом необыкновенном обычными словами. Это удалось Борису Пастернаку. В своей работе он обращался к впечатлениям времени, проведенного в Германии — некоторое время он прожил там, будучи еще ребенком, но еще большее влияние оказало изучение философии в Марбургском университете. Здесь возникли значимые сюжеты, на протяжении долгих лет находившие отражение в его произведениях. Решающими для его дальнейшего творчества стали проведенные в Берлине месяцы 1922—1923 гг., когда был написал берлинский цикл стихов. И позже Пастернак сохранял свою связь с немецким языком и немецкой культурой, прежде всего в качестве литературного переводчика. Значительной известностью пользуется перевод «Фауста» Гете, а также произведений Рильке и Клейста.

Большой успех принес первый и единственный роман — «Доктор Живаго»; этот шедевр, как и его американская экранизация, определил для Германии образ России в годы Первой мировой войны, Октябрьской революции и Гражданской войны. И сейчас «Доктор Живаго» влияет на то, как в Германии воспринимают Россию, наряду с влиянием слов Райнера Мария Рильке о России. Это свидетельство вневременной ценности произведения; роман вечный, несмотря на все политические преграды он выдвигает на передний план такие ценности, как право выбора, человечность, религиозность. Решение Нобелевского комитета было потому мужественным шагом, однако в то же время оно усилило сложности в отношениях Пастернака и советского общества.

Немецкий журналист Герд Руге после личной встречи с Пастернаком в 1958 году в Москве, глубоко впечатленный оптимизмом поэта и писателя, сказал так: «Он оптимист, глубоко религиозный человек, верящий в жизнь и силу жизни, которая всегда будет превосходить по своей мощи теории и догмы».

Вторую часть вечера — документальную и лирическую — вела Елена Лурье, научный сотрудник музея Бориса Пастернака. Чтобы проникнуть в тот день шестьдесят лет назад, оказаться внутри него, обратились к записям радиостанций: ничто не влияет на нас так, как человеческий голос. Прозвучали записи шведского и французского радио, радио «Освобождение».

Газеты в те дни писали, что редко когда решение по Нобелевским премиям ожидалось всем литературным миром с таким нетерпением, как в этом году. Писатели, издатели, литературные критики и читатели взволнованно следили за сообщениями по радио. Но почему с таким нетерпением, так взволнованно?

Может быть, наиболее точное объяснение содержится в одном из писем, полученных Б. Л. Пастернаком еще в начале октября 1958 года: «Вы, наверное, знаете, что публикация вашего романа стала в Италии большим литературным и нравственным событием. В течение нескольких месяцев люди буквально одержимы спорами о вашей книге. Она вызвала такой кризис в сознании, о возможности которого даже не подозревали, и что удивительно — как среди левых, так и среди правых». Можно предположить, что так обстояло дело не только в Италии. 23 октября «Новое русское слово» сообщало: «Роман Пастернака, уже переведенный на все европейские языки, пользуется необыкновенной популярностью в семнадцати государствах, в том числе и в США».

А за четыре года до этого, в ноябре 1954 года, обсуждалась весть о возможном присуждении премии, оказавшаяся ложной. Ольга Михайловна Фрейденберг, двоюродная сестра Пастернака, словно предвидела будущее: «Милый мой, дорогой, что с того, что в Переделкине одиноко совершаешь ты свой невидимый подвиг? Где-то наборщики в передниках набирают твое имя на всех языках мира, — и закончила это письмо словами: — Так ведь и вершатся наши судьбы, а мы их не видим». Она была права: наборщики в передниках уже принялись за работу — правда, намного раньше. Может быть, неслучайно, что написанные осенью 1946 года первые главы романа «Доктор Живаго» совпали с выдвижением Пастернака в первый раз. За все десять лет написания романа Пастернак был номинирован семь раз. Как поэт он был известен и высоко ценим, но только окончание романа и выход книги в большой мир оказались решающими событиями.

Решение академиков, как мы знаем, было единодушным и, что случается по мнению знатоков крайне редко, очень быстрым. Действительно, роман имел огромную силу воздействия на читателя. Свидетельством тому — две записки, хранящиеся в архиве Нобелевского комитета и написанные Андерсом Эстерлингом. Датированы они обе сентябрем, одна 1957, другая — 1958 года, обе касаются Пастернака. Вот что пишет Эстерлинг в сентябре 1957 года, когда роман еще не известен: «Пастернак все же принадлежит к поэтам, которые не могут рассчитывать на широкий народный резонанс. Было бы, конечно, желательно, чтобы предложение исходило из страны писателя». И вот вторая, 1958 года — и записка, и интонация ее какие-то другие, какие-то взволнованные: «Произведение в высшей степени отвечает требованиям, которые с самого начала были поставлены перед Нобелевской премией по литературе. Академия может принимать решение с чистой совестью, невзирая на временное пока отсутствие публикации романа на русском языке». В этой записке есть еще одна очень важная фраза: «Это произведение своим чистым и могучим духом вознеслось над политической борьбой партий».

В начале декабря 1958 года Пастернак писал в частном письме, говоря о различии между всем сделанным им ранее и романом: «„Живаго“ именно тем и возвышается над всем этим прочим, что представляет собой искусство духа, что он — доведенное до конца духовное усилие, духовная работа. И, может быть, эту могучую энергию духа, которой заряжен роман, ощутил, читая книгу, чуткий поэт, доктор философии, старейший постоянный секретарь Нобелевского комитета Андерс Эстерлинг». И может быть потому, сами того не зная и о том не догадываясь, объясняя свое нетерпение вполне земными причинами, люди с таким волнением ждали в этот день позывных шведского радио.

Через полтора часа после этого объявления Пастернаку была отправлена поздравительная телеграмма с приглашением в Стокгольм. Как выяснилось, в пять вечера телеграмма еще не была получена в Переделкино. Официальные лица сказали, что Пастернак болен и никого не принимает, а журналистам только на следующий день скажут, сможет ли Пастернак поехать в Стокгольм и принять премию. Единственным источником информации — до выхода утренних газет на другой день — было радио.

Радио «Освобождение» выходило в этот день несколькими выпусками. В вечерней программе почти час рассказывали о Пастернаке и о романе. Небольшой отрывок для юбилейного вечера начинался словами: «Как сообщили, премия имени Нобеля по литературе за 1958 год присуждена Борису Пастернаку. Хотя премия присуждается писателю за всё его творчество, он обычно выдается за произведение, которое можно назвать венцом его творения. Новость встречена читателями и критикой за границей с подлинным восторгом. Роман и был причиной». Приводился отзыв журналиста из левого английского еженедельника, интересный как снимок восприятия русской литературы европейским читателем: сначала читатель насторожен, путается в бесконечных отчествах и уменьшительных формах имен, смущен героями, ведущими себя нелепо и, хуже того, осознающими это, непонятной логикой, фабулой, бессобытийностью первых страниц пятидесяти. Но затем трагедия разгорается из обыденной жизни, как пламя от спички. Если чтение лучших английских и французских романов заставляет воскликнуть: «Вот это — искусство!», то, читая русский роман, читатель говорит: «Вот это — жизнь». Тем сильнее горестное переживание, что это неповторимо, таких книг больше написано не будет, можно только перечитывать уже известное — и вот в дар получен новый русский роман: чудо, как если бы нашлась неизвестная пьеса Шекспира, но даже большее, ибо роман новый. Примечательны также слова журналиста из Frankfurter Allgemeine Zeitung, что книга, явившаяся как беженка, как паломница, не содержит ни страха, ни смеха, но уверенность в человеке и его призвании, что человек рождается жить, а не готовиться к жизни.

Также на вечере прозвучали отрывки из литературного ток-шоу парижского радио, был показан документальный фильм «Пастернак. Гамлет революции», снятый итальянскими документалистами (их имена, к сожалению, неизвестны) в 1973 году. В фильм вошли уникальные кадры кинохроники, снятые 24 октября 1958 года на даче Пастернака. Эту часть вечера завершила фортепианная прелюдия, написанная Пастернаком в 1906 году, в период страстного увлечения музыкой и влияния Скрябина.

Елена Владимировна Пастернак рассказала о поездке в Стокгольм в 1989 году с Евгением Борисовичем Пастернаком, когда ему была вручена лауреатская медаль отца. Впечатления той поездки были записаны и опубликованы.

Маргарита Голубева

Евгений Пастернак. Хроника прошедших лет. «Знамя», 12/2008


«Долгожданное признание позволило Нобелевскому комитету приурочить к столетию Пастернака, отмечаемому Юнеско во всем мире, свое решение считать его отказ от премии осенью 1958 года вынужденным и недействительным. Летом 1988 года был выписан диплом Нобелевской премии Бориса Пастернака и послан в Москву его наследникам через его младшего друга, поэта Андрея Вознесенского, приезжавшего в это время в Стокгольм с выступлением на вечере, устроенном в его честь.

Медаль лауреата решено было вручить членам его семьи на торжественном приеме, устраивавшемся Шведской Академией и Нобелевским комитетом для лауреатов 1989 года. На открытии большой выставки, посвященной столетию Бориса Пастернака, в Музее изобразительных искусств директор музея Ирина Александровна Антонова познакомила нас с послом Швеции в Москве господином Бернером, который пригласил нас с женой в Стокгольм на Нобелевские торжества.

Накануне, 9 декабря, на собрании в честь лауреата 1989 года, состоявшемся в здании Шведской академии, постоянный секретарь Академии профессор Сторе Аллен прочел две телеграммы Пастернака, полученные 24 и 29 октября 1958 года, одну с благодарностью, другую с обоснованием отказа, и, сожалея, что лауреата нет в живых, сказал, что считает посмертное вручение медали историческим моментом.

В своем ответном слове я выразил благодарность Шведской Академии и Нобелевскому комитету за их решение и сказал, что принимаю почетную часть награды с глубоким чувством трагической радости. Нобелевская премия, как знак признания его заслуг, должна была освободить Бориса Пастернака от положения одинокого и гонимого в своей стране поэта, но стала причиной новых страданий, окрасивших горечью последние полтора года его жизни. То, что он был вынужден отказаться от премии и подписать предложенные ему обращения в правительство, было открытым насилием над его совестью, тяжесть которого он ощущал до конца своих дней. Он был бессребреником, довольствовался малым, и главным для него была честь избрания в лауреаты Нобелевской премии, а не денежная награда, и он верил в восстановление справедливости, которой теперь он посмертно удостоен. Хочется верить, что те благодетельные изменения в нашей стране, которые сделали возможным это событие, действительно приведут человечество к свободному и производительному существованию, на которое так надеялся мой отец и для которого он работал.

На следующий день, 10 декабря, происходили торжественные церемонии вручения премий 1989 года. Среди пиршества глаза и слуха щемящей, за душу хватающей нотой было появление на площадке широкой лестницы в зале ратуши, где происходил банкет, Мстислава Ростроповича. Свое выступление он начал словами: „Ваши величества, достопочтенные нобелевские лауреаты, дамы и господа! На этом великолепном празднике мне хочется напомнить вам о великом русском поэте Борисе Пастернаке, которого при жизни лишили права получить присужденную ему награду и воспользоваться счастьем и честью быть лауреатом Нобелевской премии. Позвольте мне как его соотечественнику и посланнику русской музыки сыграть вам Сарабанду из сюиты Баха d-moll для виолончели соло“.

Трагическим голосом Гамлетова монолога на пире Клавдия пела виолончель, в бездонной музыке Баха звучала тоскующая боль гефсиманской ноты:

Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку».