(1889–1958)

Выдающийся историк культуры, музеевед, краевед. Работал в Государственном литературном музее с 1936 по 1958 годы. Занимал должность ученого секретаря, заведующего сектором первой половины XIX века, старшего научного сотрудника, заведующего отделом русской литературы XIX века.
Окончил историко-филологический факультет Петроградского университета (1915); занимался под руководством И. М. Гревса. В 1916–1917 годах преподавал в частных школах, работал в Петроградской Публичной библиотеке, в отделе Rossica. С 1918 сотрудничал в Музейном отделе Наркомпроса, в 1921–24 годах — в Петроградском научно-исследовательском экскурсионном институте и Экскурсионно-справочной секции «Центрального бюро краеведения» (руководил семинарами экскурсоводов в Павловске и Царском Селе, ездил по стране для обучения местных краеведов). В 1929 году был репрессирован (осужден за участие в деятельности религиозно-философского кружка Мейера). В 1930 году снова под следствием, теперь по «делу Академии наук»; отбывал заключение на Соловках и строительстве Беломорканала. После освобождения (1933) жил в Москве (с 1934), работал в Московском коммунальном музее (ныне Музей истории Москвы), Государственном литературном музее (с 1936), поддерживал творческие связи с Научно-исследовательским институтом краеведческой и музейной работы Наркомпроса РСФСР (Институт искусствознания). В 1937 году — новый арест и заключение в Уссурийском лагере. Благодаря хлопотам жены и друзей был освобожден и с конца 1939 года вновь трудился в Государственном литературном музее. В последние годы работал над мемуарами. Умер в Москве, похоронен на Ваганьковском кладбище. Личный архивный фонд находится в ОР РНБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Воспоминания Е. Н. Дунаевой

Публикация, подготовка текста и комментарии И. М. Рудой

Документы памяти Н. П. Анциферова переданы Еленой Николаевной Дунаевой (1918–1996) в рукописный отдел Государственного литературного музея в 1990 году (Ф. 344. КП 55469). Несколько строк из воспоминаний (Оп.2. Д.8.), посвященных отпеванию и прощальной панихиде в музее на Якиманке, завершают «Хронологическую канву жизни и творчества Н. П. Анциферова».

В краткой автобиографии, приложенной к воспоминаниям, Дунаева сообщает: «Московский институт истории, философии и литературы (ИФЛИ) окончила 30 июня 1941 года, работала в сельской школе Челябинской области, затем вахтером, экономистом, товароведом в Челябинске».

Спустя три недели после возвращения в Москву из эвакуации, 19 января 1944 года, была принята в Гослитмузей. Анциферов был одним из первых, кого она увидела еще при оформлении на работу. Вскоре ее назначили секретарем возглавляемого Анциферовым отдела русской литературы XIX века.

Елена Николаевна — квалифицированный специалист (и хороший, чистый, очень сдержанный и закрытый человек), рецензент и консультант, член ученых советов многих музеев страны. Библиография, составленная ею в 1985 году, включает более 50 наименований, в т. ч. книги «Болдино» (М., 1951) и «Декабристы и книги» (М., 1967), публикации писем В. Я. Брюсова, П. Мериме, А. Н. Островского, И. С. Тургенева, А. П. Чехова в собраниях сочинений и томах «Литературного наследства».

Дунаева проработала в Государственном литературном музее более тридцати лет, до конца 1978 года. Но принуждена была уйти, когда министерский работник потребовал уволить двоих сотрудников с «неблагозвучными» фамилиями (это были Галина Владимировна Коган и Александр Михайлович Гуревич). Так Дунаевой прикрыли несправедливость начальственного распоряжения. Не остановили ни правительственные награды Елены Николаевны, ни звание заслуженного работника культуры, ни послужной список и публикации.

В последние годы она часто приходила на вечера и научные заседания в Дом-музей А. И. Герцена, с неизменной доброжелательностью расспрашивала о делах и коллегах. Передала музею картотеки и тетради, весь собранный ею материал о герценовской Москве.

Когда в 1988 году Дунаева приступала к воспоминаниям, то сформулировала для себя поставленную цель так: «Я хочу зафиксировать то, что слышала от самого Н. П., что знаю по совместной работе с ним в Литературном музее в 1944–1958 годах». Пересказывая слышанное от Анциферова, известное ныне по его книге «Из дум о былом» и по другим источникам, Елена Николаевна — из глубокого понимания и душевного расположения к своему герою — вносит оттенки и детали, которые дополняют общую картину.

Наибольший интерес представляют страницы, относящиеся к музейной жизни, где Николай Павлович вырисовывается как яркая личность, блистательный лектор, мудрый наставник. В общении с сотрудниками, особенно молодыми, с экскурсантами и слушателями ярче всего проявлялись его доброжелательность, талант, знания, внутренняя свобода.

Попытка написать биографию Анциферова, составить перечень его работ была осуществлена Дунаевой до выхода книги его воспоминаний. Ее труд — дань благодарности и памяти старшего коллеги Государственного литературного музея.

Основные сведения о Н. П. Анциферове, его жизни, творческой работе, окружении содержатся в его воспоминаниях, хранящихся в рукописном отделе Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, там же хранятся его личные документы, фонозапись (или стенограмма) вечера памяти Н. П., прошедшего в октябре 1973 года в музее Ф. М. Достоевского в Ленинграде. Я хочу зафиксировать то, что слышала от самого Н.П., что знаю по совместной работе с ним в Литературном музее в 1944–1958 годах.

<…>

В 1943 году по решению наркома просвещения РСФСР В. П. Потёмкина здание Литературного музея на Моховой, 6, было передано вновь созданной Академии педагогических наук РСФСР. Литературный музей был выселен на 2-й этаж служебного корпуса библиотеки им. В. И. Ленина, рядом с бывшей церковью. Там, числа 11—12 января 1944 года произошло мое знакомство с Н. П.

Хорошо помню эту встречу. Я оформлялась на работу в музей, в очередной раз пришла в секретариат. В комнате с низкими потолками и маленьким окном сидел мужчина, которого по одежде вполне можно было принять за ночного сторожа: потрепанное пальто, шапка-ушанка, валенки. Этот «ночной сторож» чрезвычайно внимательно расспросил меня о моих делах. Глаза и голос его не соответствовали первому впечатлению. Узнав, что я должна встретиться с Е. З. Балабановичем, сказал: передайте, что вас направил Николай Павлович. Я робко спросила его фамилию, по счастью, она была мне знакома по книжке «Пушкин в Царском Селе». Несовпадение одежды с речью и манерами, внимательность к незнакомой девушке и готовность немедленно оказать содействие с легким налетом мужского кокетства — таковы впечатления этой встречи.

Весной 1945 года я стала работать под руководством Н. П., была секретарем отдела литературы ХIХ века, который он возглавлял, вместе с ним участвовала во многих важных экспозиционных работах Литературного музея, в музейной жизни.

Теперь, по прошествии многих лет, на основании большого жизненного опыта, я о многом могу судить иначе, многое вырисовывается в ином свете, проявляется то, что ускользало раньше, на что не обращалось внимания.

Н. П. был, несомненно, выдающимся педагогом без педагогической системы, разработанной методики. Он не поучал, но его воздействие было значительным, повседневным, хотя и не сразу ощутимым. Помню, как занимало меня сопоставление лекций Н. П. с лекциями А. Н. Дубовикова в циклах лекций для посетителей музея. По сравнению со спланированными, точно выверенными и соразмерными лекциями Дубовикова лекции Анциферова могли показаться несколько хаотичными, небрежными. Но свободная манера Н. П. была целенаправленна, подкреплялась пониманием аудитории, желанием не только передать знание, но и разбудить творческое воображение — вспоминается неожиданное упоминание «чулок с черной пяткой», перекинувшее мостик от модниц «Мертвых душ» к суете нашего времени.

Вспоминается и такой эпизод. Директор Литературного музея Б. П. Козьмин делал доклад в музее, очень серьезно и основательно доказывал принадлежность Н. А. Добролюбову статьи за подписью «Анастасий Белинский». В памяти остались не научные доказательства Бориса Павловича, а реплика Николая Павловича: «Анастасий — по-гречески „воскресший“». То, что Добролюбов мог счесть себя «воскресшим Белинским», было так убедительно, что, можно сказать, не требовало других подтверждений.

Воздействие личности Н. П. на окружающих было основано на его доброжелательности, на доверии, на желании приобщить других к его богатому духовному миру. Есть в фототеке Литературного музея прекрасная фотография — Н. П. с группой школьников на выставке Пушкина 1949 года; очевидно, для Н. П. экскурсии были театром одного актера, он вдохновлялся контактом с аудиторией. Он любил устраивать экскурсии и поездки для сотрудников, таковы посещения Остафьева, Загорья, Царицына, Лефортова, арбатских переулков — Москву он знал лучше нас — коренных москвичей. В ту пору он мог в хороший погожий день вдруг сказать молодым сотрудницам: «Девочки, поехали за город», и мы с ним уезжали в Соколово, в Дубровицы… И лекции, и экскурсии Н. П. были богаты неожиданными ассоциациями, сопоставлениями, я любила шутить, что и на луне Н. П. сейчас же провел бы первую экскурсию.

Роль Н. П. как наставника молодежи была осознана мною (и не только мною) значительно позже, а тогда над этим не приходилось задумываться.

Вблизи мы как-то и больше замечаем человеческие слабости, чем истинные достоинства.

Весной 1949 года группа организаторов и руководителей Всесоюзной Пушкинской выставки в Москве ездила в Ленинград договариваться с директором Пушкинского музея М. М. Калаушиным о передаче в Москву части экспонатов. Это были «старики» по нашему представлению: Михаил Дмитриевич Беляев, Николай Павлович Пахомов, Николай Павлович Анциферов, шестидесятилетние. Они неплохо провели время. По возвращении Пахомов, прекрасный рассказчик, все вспоминал соперничество из-за официантки буфета Пушкинского Дома и то, как в поезде рассказывали фривольные анекдоты, «…даже Анциферов рассказал анекдот с неприличным словом „пузо“»!

На вернисаже 18 августа Н. П. не был, уехал отдыхать. Мы послали ему телеграмму: «Наставникам, хранившим юность нашу, не помня зла, за благо воздадим». Он ответил: «Друзья мои, прекрасен наш союз». Телеграмма сохранилась. Она как эпиграф к нашим многолетним отношениям.

Нельзя не сказать об отношении Н. П. к детям. До школы мой племянник Никита ходил в группу на Гоголевский бульвар недалеко от дома Н. П. Во время своих прогулок Н. П. стал заходить к этим детям, беседовать с ними, разговаривал с детьми серьезно и уважительно, умел войти в круг их интересов.

В работе заведующего Н. П. трудно давалась «официальная» сторона — квартальные, годовые и перспективные планы, всяческие отчеты, объяснения с учеными секретарями. Но заседания отдела, обсуждения различных этапов подготовки экспозиций проходили интересно, плодотворно, в них на равных участвовали опытные сотрудники и молодежь. Мы были обязаны Н. П. общей доброжелательной обстановкой в отделе, объединением разносторонних устремлений в общую коллективную работу.

Я не знаю, участвовал ли Н. П. в создании литературных экспозиций до Пушкинской выставки 1937 года, возможно, что и нет, что это была его первая экспозиционная работа. Но ей предшествовал большой исследовательский и экскурсионный опыт, и Н. П. пошел в новой для него форме деятельности своими путями.

В январе 1944 года (я тогда только приступила к работе в Литературном музее) на многодневной дискуссии о задачах и методах экспозиции Н. П. отстаивал свое понимание, свою точку зрения. В 1949 году в Институте музееведения (сейчас НИИ культуры) вышла брошюра Н. П. «Методика изучения и показа литературной жизни края в краеведческих музеях», в 1951–1952 годах была написана статья «Экспозиционный комплекс», напечатанная в сборнике Государственного литературного музея «Методика литературной экспозиции» (М. Госкультпросветиздат, 1957). Эти небольшие работы не потеряли своего значения и сейчас, но они не отражают в полном объеме вклада Н. П. в развитие музейного дела. Сила Н. П. была не в разработке методических рекомендаций. В понимании Н. П., экспозиционер — исследователь и истолкователь литературного произведения, литературного процесса, посредник между писателем и читателем, его работа сродни работе режиссера, в основе своей творческая. Экспозиционер работает с экспонатами — отсюда необходимость их изучения, установления их взаимосвязей, классификации по их историческим функциям. Обращаясь к читателю-посетителю, он должен выразить при помощи экспонатов свое истолкование, свою концепцию, свои новые открытия. <…>

Не менее важными, кроме собственных разработок Н. П. были повседневные беседы с сотрудниками, участие в обсуждениях на всех стадиях экспозиционных работ отдела: в протоколах отдела были кратко записаны его выступления, но передаст ли протокольная запись обаяние Н. П., его высокий творческий потенциал…

<…>

В 1940-х годах активизировалась издательская деятельность Литературного музея. Н. П. — один из постоянных авторов издательства ГЛМ. <…>

Н. П. в эти годы вовлекает в изучение литературных мест новые силы, организует поездки, встречается с такими энтузиастами, как Б. С. Земенков и В. А. Маслих. Несомненно, он был вдохновителем новой серии изданий ГЛМ — «Литературные места». Первый выпуск — книга Н. П. Анциферова «Пригороды Ленинграда. Города Пушкин, Павловск, Петродворец» (Гослитмузей. 1946). <…>

Но судьба издательства Литературного музея была уже решена. <…>

Работы Н. П. выходят не только в издательстве ГЛМ. Его литературная деятельность по-прежнему разнообразна. <…>

Хорошо помню жизнь Н. П. и С. А. в коммунальной квартире на первом этаже дома по Большому Афанасьевскому переулку недалеко от Арбата. Квадратная в два окна двадцатиметровая комната была до предела заставлена старой, конца прошлого века мебелью; возможно, ее собрали здесь еще в пору уплотнений. Справа от двери у стены против окон из шкафов была сделана выгородка — спальня, здесь Н. П. лежал во время болезни. Посередине комнаты стоял обеденный стол, у левой стены, кажется, пианино. Не хватало света и свежего воздуха. <…>

В 1948 году Н. П. долго болел, у него было нарушение мозгового кровообращения, инсульт без кровоизлияния. После Н. П. отдыхал в санатории в Болшево, где я его навестила. После болезни Н. П. продолжал заведовать отделом, но в 1949 году передал должность А. Н. Дубовикову, с должностью он расстался легко. <…>

Н. П. продолжал работу в Литературном музее до осени 1956 года, когда вышел на пенсию, литературная же деятельность его оставалась интенсивной. <…>

Вскоре после окончания войны Н. П. удалось установить связь со своей дочерью Татьяной. Как позже рассказывал Н. П., в Польше действовала какая-то организация помощи русским, в ее составе был чехословацкий профессор, знавший Н. П. по Киеву. По воскресеньям Таня посещала русскую семью с нансеновскими паспортами, за одного из членов этой семьи, молодого художника, позднее вышла замуж, уехала с ним в Америку. Переписка Н. П. с дочерью шла кружным путем через Чехословакию и Ливан, в 1948 году при ухудшении политической обстановки Н. П. вынужден был ее прекратить. Связь с Таней была восстановлена во времена хрущевской оттепели, заняла первенствующее место в жизни Н. П. Тогда же стали возможными поездки за границу. Н. П. жил мечтой о встрече с дочерью. <…> В 1956 году они переехали в новую двухкомнатную квартиру на 2-й Аэропортовской, сейчас ул. Черняховского, дом 4, кв. 104. Мебель была починена, диван и кресла обиты синим шелковым репсом, квартира имела вполне благопристойный вид, но как-то не запечатлелась в памяти. Во время моих приездов Н. П. показывал мне старые документы из Соловецкого лагеря, читал письма дочери, которые теперь приходили регулярно, показывал полученные от нее фотографии. У него теперь был телефон, однажды при мне она позвонила из Америки…

Долго прожить в новой квартире Н. П. не пришлось. Лето 1958 года он с С. А. проводил в Дарьине. В конце августа во время прогулки его настиг инсульт. Его привезли в Москву. Н. П. скончался 2 сентября.

Были вечерние и утренние панихиды и отпевание в церкви Ильи Обыденного на Остоженке, была гражданская панихида в большом зале на Якиманке в Литературном музее. За занавесом играла на рояле Мария Вениаминовна Юдина, хорошо знавшая Н. П., пела вокализы Виктория Иванова. Прощание с Н. П. было торжественно-прекрасно. А в это же время выяснилось, что организаторы похорон не заказали машину от музея на кладбище, хозяйственникам музея с большим трудом удалось все уладить. А Иванова вновь пела, а Юдина все играла…

Похоронили Н. П. на Ваганьковском кладбище. Уже начиналась осень, падали кленовые листья. Вспомнилось, как в феврале 1950 года хоронили мы здесь Зинаиду Федоровну Иловайскую и как на жестоком морозе Н. П. стоял с непокрытой головой.

В пору подготовки новой экспозиции музея Достоевского в Литературном музее появился молоденький еще никому неизвестный Илья Глазунов с портретом Достоевского и иллюстрациями к «Идиоту». Н. П. проявил внимание к молодому художнику, занятому близкой Н. П. темой Петербурга. Не знаю, как часты были их встречи. Глазунов сделал графический портрет Н. П., он воспроизведен в одном из альбомов. Меня привлекает в этом портрете не только внешнее сходство, но и внутренний свет, исходящий от Н. П., одухотворенность, приподнятость над повседневным.

В одном из разговоров Н. П. сказал, что смерть есть важнейшее событие в жизни человека и человек должен к этому событию готовиться постоянно.

<…>

Опубликовано: Звено 2011. Вестник музейной жизни: ГЛМ / Сост. Е. Д. Михайлова, П. Е. Фокин — М.: 2015. С. 129–145.