(1932–2019)

15 сентября 2019 года не стало заведующей сектором истории Государственного литературного музея научно-исследовательского отдела ГМИРЛИ имени В. И. Даля Елены Дмитриевны Михайловой, замечательного профессионала, удивительного человека, коллеги и друга.

Елена Дмитриевна служила в Государственном музее истории российской литературы имени В. И. Даля более полувека. 3 апреля 1956 года она была принята на работу в должности научного сотрудника фототеки. С 1956 по 1974 год служила научным сотрудником, а затем заведующей экспозиционным отделом советской литературы. В 1975 году Е. Д. Михайлова была назначена заведующей отделом научной пропаганды, а в 1978 — заведующей научно-методическим отделом, созданным по указанию МК РСФСР с основной задачей организации работы с музеями литературного профиля. С 2006 по 2013 год Е. Д. Михайлова работала в должности заместителя директора по научной работе. Более тридцати пяти лет Елена Дмитриевна была секретарём Творческого проблемного семинара директоров литературных музеев России.

Профессиональный экспозиционер, Елена Дмитриевна принимала участие в создании многих литературных музеев СССР. Она до последнего дня вела активную научную и редакторскую деятельность. Как ответственный редактор сборника научных статей «Звено» Е. Д. Михайлова немало способствовала публикации статей, связанных с историей русской литературы и музейного дела, с историей Государственного литературного музея.

Трудно представить открытие новых выставок и вечера ГМИРЛИ без Елены Дмитриевны, без её профессиональной оценки, её доброго слова.

Похолодало не только в природе, но и в сердце. Ушла лёгкая, воздушная, фарфоровая… легенда Литературного музея Елена Дмитриевна Михайлова. Наставница моя, бессменный секретарь столь же легендарного Семинара директоров литературных музеев, экспозиционер, благодаря которому на просторах Советского Союза благополучно существуют десятки музеев, созданных при её участии… Изящная, стильная, настоящая и честная, светлая. Мне будет очень не хватать разговоров, обсуждений, воспоминаний, объятий, поцелуев и встреч… И тепла.

Э. Орлов

Я была тесно связана с Е. Д. Михайловой всё время работы в музее, то есть почти пятьдесят лет, и знаю её лучше, чем кто бы то ни было.

Если попытаться охарактеризовать Елену Дмитриевну в нескольких словах, я бы назвала качества, которые больше всего меня восхищают в ней: стойкость, несгибаемость, мужество, воля и любовь к жизни, неисчерпаемая энергия и живой темперамент, способность располагать к себе и вызывать на откровенность, полное отсутствие начальнических инстинктов и начальнического ража — черты, свойственные людям «из хорошей семьи» с благородными корнями и демократическими традициями (она внучка Горбунова-Посадова).
Внешне у неё была удачная карьера, прекрасное положение и благополучная жизнь в музее, но только некоторые из многолетних сотрудников знают, сколько ей пришлось претерпеть, сколько выдержать ударов со всех сторон — и снизу и сверху, особенно в бытность её заместительницей директора по научной работе, поскольку больше всего претензий и упрёков достаётся, как известно, начальству. Литературный музей ухитрялся сохранять традиции «свободной республики», и его сотрудники отличаются независимостью и строптивостью. Одновременно это настоящая семья, где её члены в атмосфере поистине родственной любви одновременно не стесняются и не щадят друг друга. Каких только упрёков и резкостей ни приходилось выслушивать Елене Дмитриевне с разных сторон! Но она всегда сохраняла достоинство в самых неприятных для неё ситуациях, никогда не таила обиды, не отвечала тем же. На её совести несравненно меньше несправедливостей, чем у большинства заведующих отделами. Я не слышала от неё ни одного дурного слова по адресу своих коллег или личного выпада (хотя она и возмущалась чьими-то неблаговидными поступками), в отличие от большинства из нас, любящих посплетничать и побранить кого-то за глаза, не стесняясь в выражениях.

А скольких она спасла от увольнения, когда заведующие стремились избавиться от кого-нибудь! Тогда их «ссылали» в возглавляемый ею тогда методический отдел и она гостеприимно принимала любого, обеспечивая им спокойное существование и находя интересную для них и полезную для музея работу. Заведующей Е.Д. была идеальной, не давая своих сотрудников в обиду, словно птица, защищавшая своих птенцов. Утверждаю это на основании собственного опыта, когда в течение пяти лет она возглавляла наш сектор истории музея: мы чувствовали себя под её началом, как у Христа за пазухой. Она сумела идеально организовать работу и максимально использовать опыт и возможности каждой из нас, проявляя верх такта, доброжелательности и оказывая всевозможную помощь и поддержку. Она меня просила (не требовала!) показывать ей мои статьи или концепции и была весьма нелицеприятна, что мне сослужило полезную службу, так как у неё был зоркий и верный глаз.

Единственное, когда Е.Д. давала себе волю, при своей привычной сдержанности, — это во время экспозиционной работы, и тут уж летели пух и перья. Всем известно, какие сражения происходят на раскладках и монтажах — мало кому удаётся обуздать свои страсти. Она была фанатиком экспозиционного дела и потому здесь ей изменяло самообладание. Меня с Е.Д. (для меня Леной, Ленкой) связывали дружеские и фамильярные отношения, мы были накоротке и не стеснялись говорить друг другу откровенные и подчас резкие вещи, что нисколько не сказывалось на наших отношениях. А что творилось на наших с ней совместных выставках при бурном темпераменте обеих и моей невоздержанности…
Однако у нас сохранилось общее дорогое воспоминание — работа над экспозицией Аксаковского дома, хотя она рождалась в муках и стоила всем дорого. Незабываемое время! Битвы завершились крепким альянсом между участниками (Т. Соболь, Т. Соколова, я, В. Тимрот во главе с Е.Д., которую нам тоже стоило труда убеждать в своей правоте) и с художницей Е. Н. Лавровой. Эта экспозиция осталась нашим любимым детищем, и мы с Леной лелеяли до последних её дней мечту о возвращении экспозиции в Дом Аксаковых, который уже много лет занимают фонды.

Когда умирает близкий человек, мы невольно ищем малейшее утешение, чтобы смягчить удар. Прежде всего, это связано с тем, как Е.Д. служила памяти своей знаменитой семьи Горбуновых-Посадовых, обрабатывая и публикуя материалы семейного архива. Я всегда слушала с удовольствием её рассказы о своих предках и родственниках, и однажды, видя мой интерес к этой теме, она принесла показать мне свои фамильные альбомы. Я и раньше видела отдельные фотографии, которые Лена давала на выставки, но держа в руках и листая фотоальбомы, я буквально прослезилась, особенно встречая снимки, запечатлевшие Горбунова-Посадова рядом с Л. Толстым, к которому Е.Д. относилась как к родственнику, остро реагируя на всё, что его касалось. Это мне помогло понять в Е.Д. многое, чего я раньше не замечала, и взглянуть на неё новыми глазами. А не так давно, весной, я побывала у неё дома и её квартира ещё больше мне рассказала о ней. Я была очарована и необыкновенной атмосферой уюта и порядка, и вкусом, с которым была расставлена мебель, в том числе старинная дедовская, органично сочетавшаяся с современной, развешены живописные картины и акварели (талант экспозиционера проявился здесь в полной мере), и видом на город с балкона.

Приходится утешаться и тем, что я успела услышать её голос незадолго до смерти, когда она была ещё в больнице и ничто не предвещало такого исхода. Но самое большое утешение — плоды нашей совместной работы: сборник статей по экспозиции, составленный втроём — Е.Д., Г. Великовской и мной, и совместная статья о нашем с ней любимом Аксаковском доме, написанной для Абрамцевского сборника. Лишний раз убеждаюсь, насколько важно и символично оказаться под одной обложкой и тем более неразрывно связанными одним текстом. Такой посмертный союз уже не разрушить.

Обычно мы отдаём должное человеку только потеряв его, и как же хорошо, что мы в полной мере успели оценить достоинства Е.Д. при жизни, при праздновании её 80-летнего юбилея. Это было удивительно: сама семейная атмосфера торжества, которое мы отмечали в ресторане при Доме Брюсова, и горячие, совершенно искренние объяснения ей в любви сотрудников музея, которые так часто обижали её и возмущались ею. Когда мы мысленно готовились к этому юбилею и каждый из нас пытался оценить ею сделанное, чаша весов с достоинствами Е.Д. настолько перевесила противоположную, что все раздражающие нас черты (в частности, пионерско-комсомольский стиль) показались сущим пустяком, преходящими и несущественными деталями.

Вспоминая Е.Д., я больше обращаюсь к ней, чем к своим сотрудникам, с теми словами, которые не успела произнести при её жизни — просьбой о прощении за нанесённые обиды и резкости, словами благодарности и любви.

Г. Медынцева