Трубки А.Н. Толстого
«Люди очень наивные и очень самоуверенные полагают, что человек является господином вещи, что он может купить ее, подарить, продать или выбросить. Это суждение, разумеется, давно опровергнуто ворохами фактов. Человек всецело подчинен различным вещам, начиная от своей рубашки, той самой, что ближе к телу, и кончая золотом Калифорнии или нефтью Ирака», — писал Илья Эренбург в цикле новелл «13 трубок», сюжетно объединенных одной темой, вынесенной в заглавие. Разные трубки — разные истории.
Эренбург, который многие годы не расставался с трубками, вспоминая о Толстом, писал: «Он мне как-то сказал: «Илья, ты должен быть мне признателен по гроб — я тебя научил курить трубку…»
Любимые трубки Алексея Николаевича Толстого сейчас можно увидеть на круглом столике у камина в кабинете его музея-квартиры.
Трубочное курение действительно можно отнести к занятиям, которые предназначены далеко не для всех. Оно требует не столько привычки, сколько известного навыка, знаний, особенностей характера, вырабатывает определенную — демонстративную, акцентирующую на себе — манеру поведения. Избирательность, элитарность, красноречивый жест — все это трубка, которая выбирает себе хозяина.
Для человека пишущего трубка — соучастница творческого процесса, что тот же Толстой отмечал не раз: «папирос во время работы не курю, ― не люблю дуреть от табаку, не люблю много дыму. Курю трубку, которая постоянно гаснет, но доставляет еще мало изученное удовольствие».
Неотъемлемой частью его облика трубка стала еще в молодые годы. Но если на фотографии 1902 года мы видим двадцатилетнего юношу, облаченного в студенческую тужурку, с папиросой в руке, то в 1909 перед нами молодой человек «добротной» внешности, которую он обрел в Париже, обзаведясь прической на прямой пробор, цилиндром, костюмом черного сукна, обшитым шелковой тесьмой. Всему этому трубка соответствовала гораздо больше, став эффектным аксессуаром нового облика писателя, а также атрибутом его визуальных и вербальных портретов, пародий и шаржей: благодаря ей он узнавался мгновенно. Так, на страницах «Чукокколы» сохранился стихотворный экспромт В. В. Немировича-Данченко, написанный в 1916 году на борту парохода, когда группа писателей следовала из Англии в Норвегию, рискуя натолкнуться на немецкую мину:
Восплачь, Москва! Восплачь, Верея!
Века несчетные пройдут,
Но даже трубки Алексея,
Здесь водолазы не найдут…
Трубки Толстого и связанные с ними его привычки, своеобразные и очень индивидуальные, отмечены во многих воспоминаниях. И как курил, и как при сильной задумчивости «сопел» в трубку — так делает и его кукольных дел мастер Карабас Барабас — и как «возился ― прочищая специальной ложечкой, висящей, как ключик, в числе прочих приспособлений на стальном колечке, продувая мундштук, смотрел в него на свет, утрамбовывал пальцем табак, раскуривал, пуская клубами дым, а потом тщательно вытряхивал пепел, потом начинал все сначала», — повествует один из знакомых писателя С. Розенфельд, добавляя: «Под эту милую возню ему, очевидно, хорошо думалось, вспоминалось, рассказывалось, и был он в эти минуты спокоен и благодушен».
Действительно, трубка всегда привлекает к себе внимание, «выстраивает» сцену, подавая рассказчика. Эпикурейство — внешнее и внутреннее, располагающее к общению, которое так импонировало в образе Толстого: «Рассказывал он увлекательно. Сядет в кресло, заложив ногу на ногу. И, набив пенковую трубочку табаком „кепстэн“ и изредка посасывая ее, рассказывает на самые разнообразные темы» (С. Дымшиц).
В деловом или трудном трубка для Толстого была просто незаменима. Она позволяет держать паузу в разговоре, обдумывая услышанное или позволяя «отредактировать» собственное высказывание: погасла — раскурить — умять — дораскурить — медленно выдохнуть дым, и повисший в воздухе вопрос уже не требует ответа…
Трубки, относясь к предметам статусным и дорогим, существенно отличаются формой, размерами, материалом и многими другими тонкостями и нюансами, известными курильщикам и коллекционерам. Толстой в Ленинграде заказывал трубки, преимущественно, гнутые — знаменитому мастеру Фёдорову (кстати, одна из его первых трубок — «бильярд» — была вырезана именно для писателя), а в Москве — «сталинскому» трубочнику Янкелевичу — прямые. Конечно, помимо возможности оплачивать дорогие заказы, здесь срабатывали и соображения престижа, причастности «высшему свету», т. е. политической и чиновной элите. «Царское дело» — курение — в романе «Петр I» возведено в ранг государственного, политического деяния, а трубка — в атрибут власти.
Внимательный читатель Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба» отмечает «говорящий» эпизод в одной из пьес Толстого о том, как Ленин услужливо зажигает спичку, когда Сталин пытается раскурить трубку.
Да и сам Толстой воспримет обмен трубками со Сталиным как охранный знак, в котором ему будет видеться жест братания, покровительства «старшего», гарантия безопасности и благополучия — впрочем, в эфемерности всего этого нельзя было не сомневаться.
И тот, и другой предпочитали трубки фирмы «Данхил». Встречаясь с Буниным и уговаривая его вернуться в СССР, Толстой перечислял все благодеяния государства по отношению к нему: квартира, дача, три автомобиля и… коллекция английских трубок, равной которой нет даже у английского короля. Упоминание об английском короле здесь отнюдь не метафора и не преувеличение — фирма «Данхил» с середины двадцатых годов была официальным поставщиком принца Уэльского Эдуарда.
Свою последнюю трубку Толстой получил в день рождения от сына Анастаса Микояна, будучи уже смертельно больным, за месяц с небольшим до смерти. Ее мундштук был украшен металлическим колечком с дарственной надписью: «Алексею Толстому Алексей Микоян. 10 января 1945 года». Сейчас мы можем ее увидеть среди других трубок писателя в кабинете, на столике у камина.